Эпизоды прошлого

I

По обстоятельствам семейной жизни родителей, семилетним мальчиком я оказался в граде Тамбове, откуда родом была моя мама. В начале января 1958 года, мы стоим вместе с ней на платформе тамбовского вокзала: ни ветерка, лёгкий снежок. К вагону подбегают встречающие нас, тётушка Шура с дочерью. Объятия, вопросы, ответы, критические стрелы в адрес отца. За разговорами быстро дошли до дома, а там топится печка, бабушка Паня (Прасковья) снуёт туда-сюда, убирает всё лишнее со стола, нарезает ветчинку, достаёт откуда-то снизу традиционный шкалик. Запах печёной картошки, раззадоривающий аппетит, исходит от плиты и наполняет кухню.

II

Дом сто девятнадцать на улице Ленинградской, чуть скособоченный, начинал ветшать. Среди рядом стоящих домов, он выглядел старичком, некрепко стоящим на ногах. Но эти оконные ставни, хотя и старые, с облупленной краской, — их не было в тех краях, откуда мы приехали. Как же я любовался ими, воображая, что живу в тереме! Стоило бабушке поздним вечером выйти за калитку, я тут же выбегал посмотреть, как она закрывает их на ночь. И повторялась каждый день детская блажь, неосознанный ритуал присутствия при важном событии.

Кроме тётушки Шуры с дочерью Галиной, в доме жил её племянник, мать которого проживала в городе Обнинске в бараке, дожидаясь обещанной ей квартиры. Работа по ночам в центральном ресторане не позволяла уделять воспитанию сына должного внимания. Поэтому она доверила Стасика (так его звали) старшей сестре в полной уверенности, что та сделает из него человека. Это, к счастью, тётушке удалось, хотя в дальнейшем судьба Станислава сложилась драматично.

Сейчас мне трудно представить, как мы все умещались, в этом тесном, расшатанном доме на Ленинградской, да ещё и квартирантов держали. В маленькой комнатушке жили муж и жена с ребёнком, постоянно истошно орущим. В тесноте, да не в обиде? Как бы не так. И обиды были и ругань немалая. Тётушку крики младенца выводили из себя, к тому же, квартиранты отличались нечистоплотностью. К весне они, наконец, съехали, а комнатку временно отдали нам с мамой. Она стала для нас чем-то вроде кельи, тем более, что в ней висела икона Николая Угодника.

III

«Пойтить купить ветчинки» — говорила бабушка, и мы шли с ней ранним утром в магазин, находящийся на пересечении Ленинградской и Советской улиц. Каждый раз по пути нам обязательно встречалась какая-нибудь бабушкина знакомая. Происходил разговор, иногда продолжительный, если дело касалось случаев, из ряда вон выходящих. Выслушав новость, бабушка своё удивление выражала коротко: «А ты говоришь…», (что означало «вот это да!») и смешно поджимала губы. В те годы ветчиной торговали в хлебных магазинах. Свиные окорока висели в непосредственной близости к хлебу, батонам, баранкам и булочкам. Одним только соединением запахов можно было насытиться.

Едва переступив порог дома, бабушка сообщала домочадцам о том, что услышала от знакомой. Обсуждали новость со всех сторон, вспоминали похожие случаи, сравнивали, умозаключали: «не рой другому яму». Бабушка была в ударе. Полуграмотная, но ведо́мая чувством справедливости, она давала грубоватые, а то и просто грубые характеристики соседям справа и соседям слева, а так же соседским детям с хулиганскими наклонностями. Вот образчик её устного творчества, передаю в смягчённом виде: «Из этой задницы только котлеты делать!»

После завтрака начиналось утреннее времяпровождение. Для души, как говорили в те годы (у многих душа ещё сохранялась). Двоюродная сестра Галя приносила из спальни стопку пластинок и патефон. Ставила его на письменный стол и почти до обеда длилась наша музыкальная отдушина. Что мы слушали? Арии из опер, вперемежку с народными песнями. Из-под плохой иголки сквозь шип пробивался сладкий тенор Лемешева. Колоритный бас Паторжинского песней «Взял бы я бандуру», вышибал слезу у тётушки. Конечно, мы слушали и новомодные песни: латиноамериканскую «Чико-чико из Пуэрто Рико» и чешскую «Красную розочку».

Музыка всегда находила эмоциональный отклик в душе моей мамы. Она была очень музыкальным человеком, пела, аккомпанируя себе на гитаре. Пела чисто и выразительно, участвовала в художественной самодеятельности. В 60-е годы выступала на «Празднике песни». Тогда жили мы уже на родине отца. Меня она всегда хотела видеть профессиональным музыкантом и непременно скрипачом. Чего хотела, того добилась.

IV

Когда мама вечером возвращалась с работы (работала она бухгалтером в какой-то конторе барачного типа), мы, что называется, заморив червячка, выходили гулять. Дойдя до Интернациональной, сворачивали в сторону вокзала. Загорались фавориты сумерек, фонари. Лениво курсировали туда-сюда редкие троллейбусы. Мы заходили с мамой в магазин, я глазел на витрины как на картины в музее. Особенно притягивал меня кондитерский отдел. Тамбов, к слову сказать, славился своим тортотворчеством. Я ждал, что мама спросит: «Купить тебе пирожное?». Но мама не спрашивала, а просить «купи мне», доходя до крика, как делает большинство детей, я не умел.

В тот вечер мама почти не разговаривала со мной, на мои вопросы отвечала односложно и не сразу. Детским умишком я догадывался: у неё плохое настроение, а плохое оттого, что работает она в здании, которое мне ужасно не нравится, то есть, связывал внешний вид места её работы с её душевным состоянием. Когда мы вернулись домой, я увидел на кухонном столе блюдце с вожделенным пирожным. Ошибку мамы исправила тётушка Шура.

V

Тётушка обещала сводить меня в кукольный театр и весной мы, наконец, побывали с ней на двух спектаклях. О представлении по мотивам русской народной сказки «По щучьему велению», в памяти осталась фонтанирующая слезами кукла, царевна Несмеяна. Брызги от её слёз летели прямо в зрительный зал. Смеялась, визжала, топала ногами детвора. Её шум не давал мне сосредоточиться, поэтому впечатление от спектакля несколько подпортилось. Зато от следующего, по сказке А. Толстого «Золотой ключик», я испытал полноценный восторг, поскольку с детсадовской поры любил её положительных героев-кукол. Девочку с голубыми волосами и красивым именем Мальвина, воздыхателя Пьеро, самого́ Буратино, конечно.

Кукольный театр навсегда заразил меня тягой к сцене, желанием кого-то, или что-то изображать, корчить рожи, смешить близких. Запомнив несколько реплик из увиденных спектаклей, я повторял их к месту и не к месту. Если к нам приходили гости, кривлялся с ещё бо́льшим удовольствием. До знакомства с театром, на вопрос соседей кем я хочу быть, когда стану взрослым, слегка подумав, отвечал: «Военным!», а спустя месяц, на тот же вопрос, мгновенно «Артистом!». Идём ужинать, артист! — раздавался властный голос тётушки и разгорячённый после своей клоунады я садился за стол.