Фото Антона Веселовского
Настоящий русский интеллигент, доктор филологических наук, профессор, лингвист, основатель научной школы, историк литературы, яркий общественный деятель, талантливый поэт, член Союза российских писателей, джентльмен, в конце концов… Всё это Владимир Руделёв – личность неординарная и в тамбовской литературе знаковая. Год назад на 87-м году жизни его не стало…
Рассказывать о нём сложно, и дело это, в сущности, неблагодарное, ведь он сам есть книга, точнее – рассказ в рассказе. Таких неохватных людей нельзя коснуться лишь вскользь – в них по-настоящему нужно погружаться. В последние годы Владимир Георгиевич не был так скор в походке, горяч в движениях и страстен в поступках, как прежде. Но в его глазах горел всё тот же пламень. На смену прежней энергичности, любви к эксперименту, экспрессии, пришли другие состояния – самопогружение, отстранённость, закрытый и практически аскетичный образ жизни. Таким Владимира Руделёва Тамбов знает, помнит и любит.
На Лермонтовской улице (поэт любит называть её ласково, по-старому – Тёплой) жил этот монашеского вида учёный-поэт. Владимир Георгиевич интересовался литературной жизнью, работал, не терял философский настрой, предавался воспоминаниям, оставался в светлом уме и под крылом своей музы. Весной 2016 года поэт вышел в свет из своего добровольного, домашнего заточения – презентовал в стенах родного Державинского университета свой 12-й поэтический сборник «Полёт Золотой Стрекозы в саду Поэта».
«Человек я – рязанский»
Путь его профессионального и духовного становления – это история отечественной интеллигенции середины и конца двадцатого века. Назвали его, как признавался он сам, в честь великого вождя:
«Мой отец был коммунистом и атеистом и, естественно, он назвал меня в честь Ленина. До 10-ти лет я не был крещён. И так тогда было почти со всеми…»
О корнях… По своей крови, по роду – человек рязанский. Отец, Георгий Алексеевич Руделёв, происходил из крестьянского рода, родился в деревне Кондаково под Рязанью. Мать, Елизавета Алексеевна Алфёрова, напротив, – потомственная горожанка. Но родился он не в Рязани, а на Смоленщине, в Ельне.
Родители оказались там в поисках работы и жилья. В Ельне будущий поэт и учёный прожил почти пять лет, пока в 1937 году не арестовали его отца «по какому-то сфабрикованному делу». Мать с Володей и только что родившейся сестрой бежала в Рязань, в свой родительский дом, к сёстрам.
Для Владимира Георгиевича древний рязанский край стал великим открытием, вечной темой рассуждений, вдохновенных взлётов. Серебряные клады, ржавые мечи, гробницы, соседство дома матери поэта с великим творением Якова Бухвостова – Успенским собором, крепостной вал – всё это прочно врезалось в память и сердце, переплавилось в дивные образы.
Владимир Руделёв – великий и могучий! (2005 г.) Фото Антона Веселовского
Память военная
Вскоре отец вернулся из заключения. Перед началом войны его мобилизовали, он служил в Туле в строительном батальоне. Затем их перебросили на Урал, в город Краснокамск. В самый разгар войны отец попросился в действующую армию. В августе 1942 года он погиб на той же Смоленщине, недалеко от Гжатска.
«Я был в тех местах вместе со студентами в 1971 году, – вспоминал мой собеседник, – но на могиле отца побывать не удалось – помешал осенний разлив реки Вори…»
В Рязани, в родительском доме матери, он прожил 20 лет. Хорошо помнил войну, бомбёжки. Дом матери стоял в древней Архиерейской слободе, неподалёку от Спасского монастыря, в тридцатые годы значительно разрушенного. У начала слободки находился крепостной вал, на нём во время войны стояли зенитки, которые дружно пугали немецкие самолёты, а сбивать не сбивали.
Слева Владимир Руделёв с Сергеем Бирюковым. Справа Владимир Георгиевич в 2016 году на презентации сборника «Полёт Золотой Стрекозы в саду Поэта»
Поэтические пространства
В Рязани он окончил школу, институт и аспирантуру, приобщился к поэзии и театру. Там у молодого увлечённого человека было много друзей, была и любовь. В школе, которую он окончил в 1950 году, до него учились академик Иван Павлов (великий физиолог) и известный советский поэт и писатель Константин Симонов, учителем здесь работал писатель Александр Солженицын. А институт стал родным домом.
Своим педагогам, институтским профессорам – «этим дивным и мудрым людям» – Владимир Георгиевич обязан многим. После окончания Рязанского педагогического института и аспирантуры судьба забросила его в Оренбург, который поначалу был абсолютно чужим городом. Вот как говорил он об этом крае:
«Но шло время, многое менялось, и степной город с его пугачёвской историей, с побывавшим в нём Пушкиным стал вдруг мне родным и приятным. Двадцать лет я прожил в Оренбурге, работая в педагогическом институте: читал лекции по истории русского языка, заведовал кафедрой, писал докторскую диссертацию. Было много прекрасных друзей. Чуть было не стал профессором Тартусского университета. Уже стоял в расписании. Но жизнь распорядилась иначе…»
С младших курсов студенчества Владимир Руделёв увлёкся народным русским языком и его историей. Ездил в диалектологические экспедиции по Рязанской области и Тульской, по Тверскому краю, забредая даже на земли Господина Великого Новгорода.
Тамбов гостеприимный
Приглашение на работу в Тамбов, в открывающийся университет, стало для него неожиданной и высокой честью. Здесь ему удалось наилучшим образом раскрыться как учёному-русисту, создать Тамбовскую лингвистическую школу. Понемногу начали печатать и его поэтические опыты.
«Отношение ко мне в Тамбове на всех уровнях, даже на самых высоких, было хорошее, почти идеальное, – возвращаемся к биографическому увлекательному рассказу и удивительно поэтичному слогу Владимира Руделёва. – О лучшем я и не мечтал. Открылась возможность быть за границей (Румыния, Болгария, Чехословакия, Венгрия). Были созданы хорошие жизненные условия. Меня обильно печатали. Именно в Тамбове я написал и издал лучшие свои книги, в том числе и поэтические. В Тамбове удалось создать научную школу и напечатать шесть томов избранных произведений. Что ещё нужно учёному и поэту! С благодарностью я вспоминаю своих высоких покровителей: Василия Чёрного, Галину Мукину, ректора Владимира Виноградова, первого нашего мэра Валерия Коваля. Не всё, конечно, шло ровно и гладко. Слабыми оказались мои семейные тылы. Но в Тамбове всё складывалось гораздо лучше, чем это было бы в Оренбурге или где-нибудь ещё…»
День памяти жертв репрессий (1997 г.) Фото А.Аткина
О судьбе поэта
Чтобы понять, ощутить поэтический дух Владимира Руделёва – мало прочитать его стихи, поэмы. С этим человеком можно и непременно нужно было (то большая радость!) говорить о поэзии. Писать стихи Владимир Георгиевич начал рано, но, как признаётся сам, «хорошую поэзию ощутил в себе довольно поздно».
По его твёрдому убеждению, созданию стихотворений помогает Божественное Провидение. Другой вопрос – как здесь, на Земле, отзываются эти высшие слова. Печалит его отношение общества и государства к поэтам. И снова – яркая цитата:
«Судьба русского поэта всегда тяжела и незавидна, даже трагична. В России власти не почитали поэтов. Пушкина до сих пор ещё унижают, называя национальным, отнимая у него космическую славу, у Есенина, придумав версию самоубийства, отняли право даже быть отпетым и похороненным по православному обряду. Великого тамбовца Харланова продолжают преподносить как рядового, средней величины автора. Большего унижения не придумаешь. И всё же – это большое, большое Счастье ощутить себя причастным к великому жизненному торжеству – Поэзии».
Цитаты
► «Вернувшийся в 1938 году из заключения отец был в большом удивлении от исторических знаний сына, а ещё больше – от его желания знать давно уже забытое всеми. «Кем ты хочешь стать, сынок?» – спросил он. «Я, папа, хочу стать писателем» – ответил я. «Ты им и будешь» – пообещал отец».
► «Однажды учительница литературы Нина Николаевна Чеснокова уловила ученика 5-го класса Володю Руделёва, прогуливавшего уроки, на барахолке, где он промышлял тем, что крал вкусные блины из каши, а ещё – книжки со стихами Маяковского и Пастернака. Учительница привела прогульщика и вора за ухо в школу, усадила в холодном классе, дала пирожок с морковью и кулечёк с сахарным песком, наказав сочинить два стихотворения: одно – хореем, а другое – ямбом. Так в России родился новый поэт – Владимир Руделёв».
► «Когда в Москве еду в Ленинскую библиотеку, я вижу в метро и троллейбусах читающих пассажиров. Дорога бывает долга и утомительна, но читать в дороге всё-таки не следует. Я в дороге читать не умею, я люблю думать в дороге и вспоминать. Впрочем, чего только не бывает в дороге! Однажды на пути из Оренбурга в Шарлык, сидя в автобусе, даже не в кресле, а на потёртом дорожном чемоданчике, я написал лучшую свою статью об истории русского аканья. И всё же – дорога для дум, воспоминаний. Читать в дороге можно только детективы, но у меня на эти книги нет времени».
► «Когда я вижу детей, подверженных злу, отвечающих за зло своих родителей, мне особенно горько. Мне горько, когда в школах дети учатся лжи и злобе. Именно поэтому я пишу учебники, в которых говорю со своим учеником один на один. У этих учебников, как я теперь знаю, есть тоже враги. Всё это отпадает – как в детстве на коленке болячка. И потому на душе светло. Если не найдётся места в Пространстве, оно будет – во Времени!»
Стихи
Начало зимы
…И этот вешний,
а не зимний воздух –
от клейких луж,
от листьев,
от машин.
Он грустный и загадочный,
как возраст,
до коего я вот уж и дожил!
И это ощущение театра.
Песочный свет.
И синева кулис.
Моя голубоглазая дикарка,
тогда и ты на сцене появись!
И в роще рук,
навстречу нам простёртых,
в дожде аплодисментов
и бравад –
друзья мои,
бессмертные актёры,
пусть повторят свои слова
стократ.
Лютневая музыка
Из старофранцузской поэзии
Ни боли на сердце, ни слёз на лице
со дня твоего возвращенья.
Как холодно нынче у нас во дворце.
Как медленно тлеют поленья.
Позволь, я прибавлю в камине огня
ты в кресло садись поуютней.
Сыграй мне, прекрасная дочка моя,
на тихой пленительной лютне.
Давно не свершаю я царственных дел,
постылы мне козни и казни.
Презренный народец ко мне охладел,
и слуги не знают боязни.
Жена-королева погрязла в боях,
сынок её глупый не люб мне.
Сыграй же, прекрасная дочка моя,
на тихой пленительной лютне.
Я сам к нашей песне прилажу слова
и лёгкие крылья припева.
Споём эту песню и раз мы и два,
пока не пришла королева.
Нет дара у дуры и слуха. Притом
ей всюду мерещатся плутни.
Поверю ль я в то, что за чёрным окном
мне вьюга играет на лютне.
Зимние радуги
«…оба багряная стълпа погасоста…»
Слово о полку Игореве
Гнала от града гулкая толпа
в простор сугробный, в тишину лесную.
Два ангела, два огненных столпа
ошую шли со мной и одесную.
Я грешен был, уныл и одинок.
И срок земной до помраченья краток…
В стократ мгновеннее у самых ног
свеченье праздничных, цветастых радуг.
И кто поверит в этот вздор святой,
в мой зимний сон, мечтами заселённый?
Но с двух сторон:
цвет Веры – золотой,
Любви – небесный
и Мечты – зелёный.
А дальше, выше, где алмазный скит, –
блаженные Рождественские ясли.
Я смысл земного бытия постиг.
И оба огненных столпа погасли.
