По крайней мере, о своей службе в Афганистане он говорить не любит и почти никому об этой странице своей жизни даже не упоминал. И не потому, что это, как часто принято говорить, «наложило на душу тяжелый отпечаток». Нет, просто не видит повода и искренне удивляется: «А зачем?» На его взгляд, это была обычная служба, как у всех. А свой орден Красной звезды бережно хранит. Как память о почти втором рождении...
...В тот день под Кандагаром стояла какая-то особенная жара. Солнце плавило раскаленный воздух, и казалось, плавилось само. А внутри БРМД (боевой разведывательно-десантной машины) ощущение было, как будто тебя поджаривают на горячей сковородке. Впрочем, о том, чтобы высунуться и глотнуть горячего воздуха, Александр и его механик-водитель даже не помышляли — осколки от близких разрывов так и звенели по броне.
Это была обычная боевая операция и поначалу все шло вроде нормально — выполнив свою задачу маленькое соединение из трех боевых машин выходило из зоны огня. Но вдруг под колесом его машины предательски начали проседать камни, подмытые горным ручьем, и через несколько секунд стало ясно, что их БРМД основательно застряла. Два бронетранспортера уже успели уйти вперед, а душманские мины с каждым залпом ложились все ближе. Похоже, «духи» поняли, что отставшей машине не уйти, и расстреливали ее из миномета как на полигоне. Надо было что-то решать и немедленно...
Саша, а все-таки, как ты попал в Афганистан? Ведь после школы поступил в очень престижный вуз — Московский химико-технологический институт, куда удается пройти конкурс далеко не каждому...
- Верно, я тогда действительно здорово увлекался химией и поступил без особого напряга. Но отсрочки от армии там не было, и меня просто призвали, как и других. Это был 1985 год, в Афганистане вовсю шла война, об этом все знали, но когда нашу команду направили в «учебку» под Ашхабад в Туркмении, никто нам не объявлял, что потом мы окажемся на войне. Официально это было неизвестно до самого последнего момента, но слухи в армии распространялись очень оперативно, и мы понимали, куда потом лежит наш путь.
Но все знают, что на тех, кто умеет хорошо рисовать, у армейского начальства всегда был большой спрос — всегда надо что-то оформлять, делать наглядную агитацию и все такое. Ты всегда здорово рисовал — разве тебя не оставляли при штабе?
- Оставляли. Вообще я должен был остаться служить в «учебке», готовить молодых солдат и, конечно, оформлять всякие стенды и плакаты. Но мне этого не хотелось. И я попросился со своими ребятами в Афганистан. В этом не было ничего удивительного и тем более героического. Почти все тогда просились в боевые части. Не знаю, почему. Это было просто нормально. Может это прозвучит банально, но как-то неудобно было, наверное, отлынивать, чтобы другие за тебя отправились исполнять так называемый «интернациональный долг». Да и не в «долге» дело. Просто служба такая и все.
Тебе повезло со службой?
- Возможно. По крайней мере это было ответственно и по-своему интересно. Я попал в группу спецпропаганды при командовании дивизии и стал командиром звуковещательной станции. Ну это так громко звучит - командиром. Нашей задачей было перед началом боевых операций выдвинуться на БРМД поближе к позициям душманов, развернуть громкоговорители и передать соответствующее обращение к ним с предложением сдаваться, а заодно предупреждение мирным жителям, чтобы уходили. Это действовало, и таким образом многих потерь удавалось избежать.
Но, наверное, не все душманы встречали такие обращения из громкоговорителей радушно?
- Конечно. Они открывали по нашей станции огонь из всего, что стреляло. А мы, передав нужный текст, сворачивали аппаратуру и, сменив позицию, снова обращались к ним. Такая была работа. Такая своеобразная игра с огнем. Но участвовали не только в боевых операциях. Часто выезжали в районы, где базировались моджахеды, чтобы решить вопросы мирно. Не зря говорят, Восток — дело тонкое... Когда ты приезжаешь первый раз, как гость, можно быть уверенным — тебя никто не тронет. А вот если договориться не удается, то потом всякого можно ожидать. Там ведь были очень разные полевые командиры с очень разными взглядами. С одними удавалось заключать сделки, а были так называемые непримиримые. Это была очень странная война. Непредсказуемая и очень трудная.
А ты верил тогда в «интернациональный долг»?
- Я не люблю всякие высокие слова, но мы были уверены, что мы там не зря. И мы же не просто воевали. И строили, и помогали. Бедность там ужасная. Когда приезжали на переговоры в кишлак, всегда привозили муку, сахар, другие продукты, с нами были врачи. Мальчишки сразу облепляли БТР, многие люди были очень даже дружелюбны. И тем не менее шла война, самая настоящая. У них своя жизнь и своя правда. И их можно понять. Всех можно понять. Вот только люди почему-то никак не могут понять, что можно жить в мире. Просто жить и все.
А как все же удалось выкарабкаться из той ситуации в бою с застрявшей машиной, за который ты орден получил?
- Да там деваться просто было некуда — пан или пропал. Я передал на БТРы, чтобы они вернулись и нас подцепили на буксир. Они вернулись, но никто не решался выйти из-под брони, чтобы подцепить трос. Кругом мины рвались, все ближе и ближе, осколки как дождь по броне — как выйдешь? Ну я и подумал: была — не была. Точнее, думать было некогда - время на секунды шло они уже здорово успели пристреляться. Все было на автомате и как во сне, в каком-то долгом сне. Как потом оказалось, я ухитрился за двадцать секунд тяжеленный толстый стальной трос с увесистым карабином килограммов в семьдесят, который мы еле вдвоем таскали, от БТРа отцепить и к нашей машине прицепить.
Мне просто повезло — мины рвались, но меня осколки не задели! Потом, когда вернулись, комдив меня вызвал. Ну, думаю, теперь будет раснос – нагоняй — у меня механик-водитель был молодой еще, неопытный, вот и застряли... А комдив все видел в бинокль и просто сказал: «Молодец. Машину спас и себя. К награде представлю.». Вот, собственно, и все. Хотя под обстрелы не раз приходилось попадать, и попасть могли в тебя в любой момент. Война. И ты к ней просто привыкаешь.
А зла на афганцев не осталось?
- Никакого! Повторю, надо просто научиться жить без войн. А что касается нашей армии, то я уверен на триста процентов — она должна быть профессиональной. Не должны ребята неподготовленные зря гибнуть. Я только к концу службы, что называется, воевать научился. А уж что говорить про тех, кто там не был...
После возвращения домой Александр так и не вернулся в свой институт, что-то переменилось внутри. И стал писать картины. Те выставки 90-х годов объединения молодых художников «На крыше» производили фурор и невероятное впечатление как на тамбовчан, так и на гостей города, став чуть ли не его символом. Не было денег, но было ощущение какой-то вновь обретенной внутренней свободы. И война кончилась. Казалось, навсегда.
Время меняется, и прагматизм жизни берет свое. Александр нашел себя в работе телеоператора на ТГТРК, но при этом продолжает заниматься художественным творчеством, создавая совершенно удивительный дизайн интерьеров. Афган остался в воспоминаниях, как эхо какой-то другой жизни. Но все равно остался. Как напоминание о надежде вопреки любой войне...
